Макс Исидор Александер

* 26 сентября 1880 г. в Садке/Позен

Юдит Александер, урож. Бергманн

* 8 июля 1892 г. в Лисса/Позен

Манфред Александер

* 3 февраля 1920 г. в Шарлоттенбурге

до 1 января 2006 в Нью-Йорке

Сибелштрассе 42, Берлин-Шарлоттенбург

Из всех евреев, мужчин и женщин, отправленных из Берлина в Минск, выжили только четверо. Один из них Манфред Александер. Это было просто чудо, что ему удалось в январе 1942 года бежать из Минского гетто и, пройдя из белорусской столицы почти две тысячи километров, оказаться в Берлине. 14 ноября 1941 года его депортировали в Белоруссию вместе с родителями, Максом Исидором и Юдит Александер. Цепь счастливых обстоятельств, мужество и помощь разных людей помогли ему спасти собственную жизнь и отправить жену и её мать в спокойную и безопасную Швейцарию.

Манфред рос вместе со своим братом Гертом, который был на пять лет старше, в добропорядочной и благополучной семье среднего достатка в берлинском районе Шарлоттенбург. Его отец, Макс Александер, был талантливым модельером и коммерсантом, занимался пошивом и продажей мужской верхней одежды. Он оказался в Берлине еще до наступления двадцатого века и начал работать в известном доме моды Герзона. Макс Александер снимал вначале комнату в Шарлоттенбурге на улице Седанштрассе у Антонии Х., у которой было семь взрослых детей. Антония Х. зарабатывала средства на свое пропитание, сдавая комнату в аренду и выполняя различные швейные работы на дому для одного берлинского магазина. В это время произошло знакомство Макса Александера с её тридцати двух летней дочерью Эрной. В 1913 году у них родился внебрачный сын Макс. Несколько поздней внимание Макса Александера привлекла Юдит Бергман, дочь коммерсанта из района Лисса, что на юге провинции Познань. Она оказалась в Берлине незадолго до начала Первой мировой войны и вскорости вышла замуж за Макса Александера. Молодая чета сняла в районе Шарлоттенбург просторную квартиру на четвертом этаже в доме на улице Зибельштрассе 42. Они жили там до депортации в ноябре 1941 года. Через год после свадьбы родился их первенец Герт Макс, а спустя пять лет второй сын – Манфред.

Уже в начале 19 века Берлин претендовал на роль центра мод Германии. Такие швейники, как Маннгеймер и братья Герзон создали вокруг площади Хаузфогтайплац с её универмагами атмосферу творчества в духе салона мод. О них вскоре заговорил весь город. Макс Александер с 1906 года служил в торговом доме Германа Герзона и был занят в отделе готовой мужской одежды, индивидуального пошива и военной униформы. Он хорошо проявил себя в работе и поднялся в 1917 году до уровня заведующего отделом товаров для мужчин. »Базар Герзона« был известен как первый берлинский универмаг. В свое время это была достопримечательность города. Приятно было походить по его трем этажам с шелковыми обоями, толстыми коврами и фонарем верхнего света.

Мода – до сего времени главным образом индивидуальный пошив – стала подаваться в магазине Герзона на улице Вердершер Маркт 5 в виде готового платья, прямо с вешалки. До середины 1920-х годов »Герзон« оставался ведущим предприятием в этой отрасли. Его клиентами были русские аристократы, известные актрисы и актеры, но одним из лучших клиентов этого дома моды был кайзеровский двор. Макс Александер шил для кайзера ставшие известными во всем мире образцы прусской военной формы.

Однако для национал-социалистов влияние мировой моды и присутствие в Германии »еврейского пошива« было бельмом в глазу. Чуждая расовым принципам мода отравляла германскую женщину. Поэтому после прихода к власти национал-социалистов в 1933 году немедленно пришел конец творческой жизни моды вокруг площади Хаузфогтайплац. С этого момента »Объединение германо-арийских фабрикантов« (Adefa) начало усиленно рекламировать »гарантировано арийское« дамское белье, а во главе с Магдой Геббельс в качестве почетного президента было создано »Германское бюро мод«. Даже употребление слова »конфекция« – готовое платье – считалось предосудительным, в 1936 году оно было вообще запрещено. Очень скоро антисемитские меры почувствовали на себе и такие же как Макс Александер служащие-евреи, занятые в производстве и продаже одежды. Сразу же после прихода в 1933 году к власти национал-социалистов ему – одному из высокооплачиваемых сотрудников дома моды Герзона – сократили оклад, а в следующем году, после 28 лет работы, уволили в ходе национал-социалистских »преобразований«. Спустя два года нацисты провели принудительную »коллективизацию« и »ариезацию« еврейского дома моды. С этого момента он стал называться »Хорн«.

Макс Александер же был вынужден кормить семью и после увольнения открыл портняжную мастерскую на верхнем этаже дома на углу улиц Лейпцигер штрассе 113 и Мауэерштрассе в берлинском районе Митте. Это маленькое дело начало хорошо развиваться благодаря его многолетнему опыту и очевидному профессиональному таланту. Но в результате растущего антисемитизма и постоянной эмиграции еврейского населения из Германии возможности развития этого ремесла были существенно ограничены, а после ноябрьского погрома 1938 года Макс Александер был вообще вынужден окончательно закрыть свою мастерскую.

Еще во времена кайзера семья Александер была достаточно известна и весьма уважаема в Берлине. Макса Александера не только высоко ценил сам кайзер Вильгельм, регулярно одаривая билетами в оперу, он и во времена Веймарской республики был известен в высших слоях берлинского общества. Манфред Александер вспоминает, как его отец постоянно должен был в знак приветствия приподымать шляпу, когда семейство во время больших еврейских праздников прогуливалось по Курфюрстердамм. Семья в то время была не только уважаемой, но и хорошо обеспеченной. Приличный оклад отца позволил им даже купить автомобиль – роскошь, которая в те годы вызывала удивление.

По соседству жили еврейские и немецкие семьи, и дети были очень дружны, несмотря на их происхождение и религиозную принадлежность. Семья Александер была либеральной и относилась к так называемым »евреям на три дня«. Они ходили в синагогу на улице Фазаненштрассе только по большим иудейским праздникам: на Йом-Кипур и на Рош ха-Шана. В синагоге у них были свои постоянные места. Манфред вспоминает, что когда он заходил к своим друзьям на Рождество, то получал от них подарки, а он в свою очередь, когда друзья приходили к нему на Хануку, тоже дарил им что-нибудь. Манфреду трудно было сказать, кто из его друзей был евреем, а кто не был. »Просто я об этом никогда не думал«, - говорил он. В его глазах, пока национал-социалисты не пришли к власти, Берлин для евреев был лучшим городом – »там жизнь била ключом, в космополитическом городе, Нью-Йорке своего времени«, где он провел счастливое детство. Манфред по сравнению с братом был более шустрым и самостоятельным и уже в девять лет присоединился к молодёжному формированию »югендшафт«. Там мальчишки должны были проявлять самостоятельность и независимость, справляться со всеми трудностями в многочисленных походах. Это позволило Манфреду узнать много полезных вещей, которые ему поздней очень помогли во время его бегства из гетто. Поздней Манфред вспоминал, что Герт вообще не интересовался спортом и был скорее »типичным интеллектуалом«.

С приходом к власти национал-социалистов в 1933 году братья почувствовали на себе рост антисемитских настроений. По воспоминаниям Манфреда, никто не позволял себе высказываться против нацистов. »Мы знали, что как только откроем рот, то нас больше не увидят.« До сдачи выпускных экзаменов в апреле 1937 года Манфред ходил в реальную гимназию им. Гёте в берлинском районе Вильмерсдорф. Там мальчики учились отдельно от девочек, но разделения по религиозному принципу не было. Разумеется, Макс и Юдит Александер скоро поняли, что для их сыновей будущего в Берлине нет. Поэтому они приложили все усилия, чтобы после сдачи экзаменов отправить Манфреда вместе с братом Гертом в Америку, где уже жили их несколько родственников. Но Манфред был влюблен в свою подружку Урсулу, и это задержало его в Берлине. Поэтому Герт один отправился в путешествие через Атлантику. А жизнь в Берлине тем временем становилась все трудней, поэтому родители Урсулы, которая получила специальность медсестры, отправили её вскоре в Англию. Но Манфред с бегством из Германии опоздал. Он учился в берлинской высшей технической школе, где ему, как еврею, запретили изучать архитектуру и строительство. Поэтому Манфред пошел учиться на каменщика и продолжал тайно изучать статику, строительные и конструктивные материалы, расчет строительных объемов. Позже архитектурно-проектная фирма, в которой он работал до депортации, стала частью так называемого »строительного штаба Шпеера«. С началом войны в её задачу входило восстановление разбомбленных и разрушенных зданий Берлина.

В это трудное время Манфреда поддерживали друзья. Георг Герцманн, его лучший школьный товарищ, был родом из Польши и, также как и Манфред, из еврейской семьи. Георг был очень дружен с Вернером, сыном аристократов фон Биль, и их сестры тоже вскоре подружились. Манфред вспоминает, что Юта фон Биль и её подруга были очень привлекательные девушки, на которых заглядывались все прохожие. Вернер фон Биль был младшим из семи детей, выросших в замке Цирров на побережье Балтийского моря, и был классической заблудшей овцой в этой семье аристократов. В то время, когда Манфред Александер познакомился с Вернером, тому было около двадцати пяти лет, и он работал в Берлине в отделе продаж авиастроительной фирмы »Хейнкель«, выпускавшей для вермахта боевые самолеты.

И вот в нацистской Германии, условия в которой становились все более радикальными, познакомились два парня и образовали редкий союз, который определялся толерантностью и взаимным уважением. Они помогали друг другу решать повседневные проблемы, вместе играли в футбол, говорили о философии, религии, этике и, естественно, о девушках.

Но в конце 1938 года этой дружбе внезапно пришел конец: в Германии провели так называемую »польскую акцию« по принудительному переселению 17 000 евреев, имевших польское гражданство, с территории рейха в Польшу. Среди этих людей оказался и Георг Герцманн со всей его семьей. Манфред, которому тогда было 18 лет, вызвался добровольно помогать еврейской общине и согнанным на вокзал людям. Он доставал для них продукты в дорогу.

Среди этих людей оказались и родители польского еврея Гершеля Гриншпана. Ему тогда было 17 лет, и он жил в Париже. Из чувства мести за страдания своих родителей Гершель, будучи в здании посольства Германии, выстрелил из пистолета в секретаря миссии НСДАП Эрнста Эдуарда фон Рата. Нацистское руководство использовало это покушение в качестве предлога и организовало 9 ноября 1938 года бесчинства и нападения на евреев по всей территории рейха. В этот день Манфред возвращался с работы домой и видел, что магазины, которые планировалось уничтожить, были помечены словом »Jude«. Когда же он вышел из автобуса на остановке улицы Фазаненштрассе, то увидел, как штурмовики поджигали синагогу, в которой пять лет тому назад он праздновал Бар-мицву. Они вкатили туда несколько бочек с бензином и потом бросили гранаты. Один свидетель той ночи сообщает об актах насилия в районе Шарлоттенбурга: »Вооруженные дубинками и палками, с криком и смехом, они врывались в магазины, конторы и квартиры евреев на улице Курфюрстендамм, в прилегающих переулках и на улице Тауэнциенштрассе. Как из-под земли вдруг появились сотни молодых парней. То, что это были штурмовики, можно было узнать по их высоким сапогам. Они разделились по заранее определенному плану и начали громить большие витрины еврейских магазинов по обе стороны Курфюрстендамм. Другие группы направились на улицу Фазаненштрассе и начали там свое грязное дело под покровом ночи, отмеченной многочисленными преступлениями: они ворвались в синагогу и подожгли её. Пламя уже взметнулось ввысь, когда возмущенные прохожие подняли тревогу и вызвали пожарных. А потом произошло то немыслимое, что отодвинуло в тень всё происшедшее до сего дня: пожарным запретили тушить пожар, а полиции не разрешили разогнать этих подонков! Пожарники стояли беспомощно перед синагогой, штурмовики не давали им развернуть шланги, а полиция повернулась спиной к этому бессовестному зрелищу.« (Карл Эрнст Римбах, 250 лет Шарлоттенбургу, Берлин 1955, с. 41) Друзей родителей Манфреда тоже арестовали в эту ночь и отправили в лагерь Заксенхаузен. Его собственным родителям повезло.

Спустя несколько месяцев, после Рождества, Манфред уехал со своей подружкой Ютой фон Биль в небольшое предместье Варшавы, где уже жил его друг Георг Герцманн. Это был последний раз, когда друзья смогли увидеться. Дальнейшая судьба Георга и его семьи не известна.

Макс Александер до конца верил, что ему и его семье ничего не угрожает. Он был другом кайзера, был до мозга костей пруссаком, награжден за заслуги в Первой мировой войне, и в городе его все уважали. Герт Александер, который уже жил в Нью-Йорке, безуспешно пытался получить визу для своих родителей. Макс и Юдит родились в восточной части Германии, но после Первой мировой войны этот регион отошел к Польше, а для поляков въездная квота была крайне ограничена. Поэтому шансы Герта Александера вызволить своих родителей из Германии были почти ничтожными.

1 ноября 1941 года Макс, Юдит и Манфред Александер получили письменное уведомлений, в котором сообщалось, что им предстоит »эвакуация на восток«. К уведомлению прилагался формуляр, в который семья должна была внести список всего принадлежащего ей имущества. Спустя две недели, уже в сборном лагере, им сообщили, что их »антинародное и антигосударственное состояние« конфисковано в соответствии с законодательными предписаниями 1933 года. Семья должна была сдать все украшения и ценности. За несколько дней до назначенного срока депортации в дверях квартиры на улице Зибельштрассе 42 появились представители гестапо и сообщили, что они придут в течение ближайших двух дней и заберут всех. Несмотря на это предупреждений, семья ничего не сделала для того, чтобы исчезнуть. Как и предупреждали, полицейские явились, чтобы забрать семью. Квартира была конфискована. Макс, Юдит и Манфред оказались в сборном лагере, который был организован в синагоге на улице Левецвоштрассе.

У Манфреда не было возможности проститься со своей подружкой, поэтому он попросил разрешения у старшего по лагерю эсэсовца в последний раз выпустить его в город. Ему очень хотелось попрощаться с подругой. Он поклялся своей прусской честью возвратиться в лагерь, щелкнул каблуками, и эсэсовец выпустил его. Манфред отправился на улицу Моммзенштрассе, откуда до их собственной квартиры был всего один квартал. Его восемнадцатилетняя подружка Хелена Лозе урожденная Готтберг и её мать Люция Готтберг, урожденная Цитрон нашли там убежище в семье швейцарцев Штюкгольд. Муж Люции Готтберг умер в 1921 году от воспаления лёгких, а разведеный же муж Хелены уже в первые годы после прихода Гитлера к власти эмигрировал в Южную Африку. Манфреда и Хелену познакомил один из друзей Манфреда, проживавший также на улице Моммзенштрассе. Когда он в этот ноябрьский день оказался у неё, чтобы попрощаться, она попыталась уговорить его остаться у них и скрыться. Ни он объяснил, что не может бросить родителей.

Манфред вернулся в сборный лагерь и провел два ужасных дня в переполненном людьми молитвенном зале синагоги. Потом всех на грузовиках отправили на товарную станцию в берлинском районе Груневальд и погрузили в состав из отслуживших свое пассажирских вагонов третьего класса, который должен был доставить их в Минск. Манфред вспоминает: »Всех, кто по дороге умирал, стариков, молодых людей, выбрасывали из вагонов.«

В дороге они были четыре дня, а по прибытии перепуганных людей выгнали из поезда украинские эсэсовцы. »Быстро! Быстро! Схлопочешь пулю!«, орали эти украинцы. »Это было всё, что они знали по-немецки« - вспоминает события того дня Манфред Александер. Его и еще нескольких вновь прибывших отправили работать за пределами гетто. Минск был почти полностью разрушен войной, и только отдельные дома остались в какой-то степени пригодными для жилья. Начальство знало, что Манфред, которому тогда был 21 год, до депортации работал в архитектурно-проектной фирме в Берлине, поэтому его направили работать на железную дорогу, где ему в разрушенном Минске на страшном морозе приходилось заниматься ремонтом путей. Его начальник Арнольд Ортманн был шваб и числился рабочим при управлении железной дорогой в Минске. Он быстро подружился с Манфредом, давал ему дополнительную еду и помог бежать в начале 1942 года. Арнольд Ортманн предостерегал Манфреда Александера, что все обитатели гетто будут уничтожены и что Манфред должен спасти свою жизнь. С камнем на сердце он решил оставить своих дорогих родителей в гетто и бежать из Минска. По словам Манфреда Александера, это было самое серьезное и самое трудное решение, которое он когда-либо принял в своей жизни, и что ему потребовались годы, чтобы пережить это.

Арнольд Ортманн, который помог Манфреду бежать из Минска, дал ему свой пистолет и желтую нарукавную повязку с черной свастикой, которая должна была свидетельствовать о его принадлежности к строительному управлению Шпеера. Эта повязка стала одним из немногих предметов, которые Манфред взял с собой на память в свою новую жизнь в Америке. Ежедневно через Минск с восточного фронта проходили санитарные поезда с ранеными. Последний вагон каждого поезда был обычно загружен углем, который был нужен для паровоза и отопления небольших печей в вагонах с ранеными и покалеченными солдатами. Когда один из таких поездов пришел ночь на станцию, Манфред спрятался в куче угля. Так ему удавалось спастись от холода. Его не нашли. Наутро состав отправился дальше на Варшаву. Сначала была остановка в Барановичах, и Манфред, которому грозило замерзнуть от холода в угольном тендере, перебрался в вагон, где на соломе лежали раненые солдаты. Манфред прикинулся одним из них, но фронтовики вскоре стали с недоверием коситься на него, поэтому пришлось часто менять вагоны. Когда поезд прибыл в Варшаву, его поймали и посадили под арест в гестапо. Но Манфред не терял мужества. Он прорыл подкоп под забором и бежал. Возвратившись на станцию, он объяснил дежурному, что потерял все свои документы и что ему нужно в Берлин. Этот дежурный, возможно, посочувствовал молодому человеку и посадил его в поезд. Скорее всего, желтая повязка развеяла подозрения. Начальник поезда предупредил его, что в Познани состав будет проверять гестапо. Поэтому Манфред спросил, можно ли ему спрятаться в туалете. Тот не возражал. Эсэсовцы, как и ожидалось, пошли по вагонам. Они опросили начальника поезда, и тот ответил, что в поезде все в порядке. Манфреда не нашли.

По прибытии в Берлин Манфреду на станции »Цоо« пришлось пройти санобработку. В Минске, да и в поездах было полно вшей, а отсутствие возможности помыться еще больше обостряло проблему. Сначала он направился к своей подруге Хелен Лозе, которая жила на улице Моммзенштрассе. Но там ему не пришлось долго задерживаться. Его присутствие было слишком подозрительным, кроме того, Хелена жила недалеко от квартиры его родителей, и кто-либо из бывших соседей мог его узнать и выдать полиции. А это было опасно. Так как Манфред не знал, куда ему еще можно пойти, он позвонил своему другу Вернеру фон Билю и попросил его помочь. Вернер, недолго раздумывая, предложил другу свою квартиру на улице Грольманштрассе в Шарлоттенбурге. Эта квартира находилась как раз напротив полицейского участка. Вспоминая прошлое, Манфред сказал, что это было лучшее убежище во всем Берлине. Вряд ли стражам закон пришло бы в голову искать его у себя под носом. Сам же Вернер на это время уехал из города. Он дал Манфреду одежду, крепкий костюм и альпинистские ботинки, потому что знал о намерении Манфреда бежать в Швейцарию. Такая экипировка должна была помочь Манфреду в горах. В последовавшие недели Манфред, Хелен и Люция готовились к побегу. Но немецкая граница со Швейцарией охранялась строго, и просто перейти границу было невозможно. Тем не менее, знакомые по фамилии Глюксгольд знали контрабандистов, которые промышляли доставкой сигарет и крутились в Германии, Люксембурге и в Бельгии, а иногда и переправляли тайно людей через границу. Для оплаты этих помощников нашей тройке требовалось много денег. Хелен и её мать продали некоторые дорогие украшения. Контрабандисты знали несколько лазеек на границе и время смены постовых.

Пробыв всего несколько недель в Берлине, Манфред с подружкой и её матерью бежали в Люксембург. Из соображений безопасности контрабандисты ехали отдельно. Они договорились встретиться с Манфредом в Люксембурге в одном ресторане и потом перевести их через границу в Бельгию. Но, к несчастью, троица села в поезд, в котором ехали какие-то нацистские начальники, и по пути был строгий контроль. У Манфреда тоже потребовали документы. Он пытался отговориться тем, что оставил их в купе, но патруль настоятельно потребовал сходить за ними и последовал за ним. Манфред прошел в последний вагон и спрыгнул с движущегося поезда, который проезжал между Триром и Люксембургом. Оставшуюся часть пути до оговоренного ресторана Манфред проехал на попутках. Ночью контрабандисты провели его и женщин через Арденны в Бельгию. Хелен была очень слаба и не могла идти, поэтому один из помощников взял её на закорки и так перенес через горы. Люция Готтберг в свои шестьдесят лет была далеко не молодой, но достаточно крепкой, чтобы справиться с трудным переходом. Наконец они добрались до предместий Брюсселя и дальше проехали трамваем в центр города, где контрабандисты устроили их в каком-то ночном заведении. Это оказалась комната в подвале борделя, популярном также среди немецких солдат и их подружек. Там беглецы оставались около шести недель. Люция Готтберг продала свои последние украшения, и за эти деньги они купили фальшивые французские паспорта. Когда однажды троица пришла к своему убежищу, то увидела стоявший у входа в бордель черный отрытый Мерседес, а рядом с ним мужчину. »Сразу было понятно, что случилось« - вспоминал Манфред. »Мы были готовы к этому.« Возвращаться в убежище им было нельзя. Они потеряли не только крышу над головой, но и последние пожитки, которые привезли из Германии. Брюссель стал для них слишком опасным, и они бежали лесами через границу во Францию.

Однако во французском Безансоне, недалеко от франко-швейцарской границы, они снова оказались в опасной ситуации. В небольшом городке немцы проводили акцию возмездия против гражданского населения, чтобы отомстить за убитого солдата. Они без разбора хватали всех попадавшихся им под руку прохожих: мужчин, женщин и детей заперли в церкви и подожгли. »Если бы мы продолжали идти дальше, то наша жизнь не стоила бы и гроша ломаного« - вспоминал Манфред. »Но с двумя женщинами я рискнул и сказал им, что мы должны обязательно идти вместе, так как мужчина в сопровождении женщины и даже двух, к тому же одна из них старая, меньше бросается в глаза.« Немцы в это время обыскивали каждый дом и каждую гостиницу. Отчаявшись, беглецы направились к собору св. Иоганна у подножья горы Мон-Сент-Этьен (Mont Saint-Étienne) и попросили убежища у открывшего им дверь старого и слепого монсеньора Симони. По-французски они говорили на школьном уровне, но, тем не менее, вызвали доверие к себе. Манфред рассказал, откуда они прибыли и куда они собираются дальше. Они заверили монсеньора в том, что бежали от немцев, а не шпионили на них. Слепой Симонии ощупал их лица и выслушал их историю. Он был очень осторожен. Наконец он провел их в церковь, открыл дверь, которая вела в катакомбу. Там лежали останки давно умерших епископов. Монсеньор спрятал их на несколько дней в крипте, приносил им еду и воду. Когда опасность миновала, он дал им пароль, по которому один крестьянин, живший недалеко от швейцарской границы, ложен был помочь им с переходом.

Манфред, Хелен и Люция собрались в путь через Альпы. Они шли только по ночам, а днем прятались. Крестьянину они назвали полученный от священника пароль, и тот принял их и спрятал в сарае. »Он даже предложил нам прекрасное жаркое из кролика« - вспоминал Манфред. Они были измучены утомительным переходом и остались на два дня у крестьянина. На третий день рано утром они должны были спрятаться в копне сена на грузовом прицепе его машины, и он отвез их в горы, туда, где проходила граница. Дальше им пришлось карабкаться по скалам. »Мы видели пограничников с собаками, но нам повезло. Шел дождь, и поэтому собаки не могли нас учуять.« Они прятались в густой траве, когда патруль проходил слишком близко. Наконец они оказались на земле Швейцарии. Они легли спать, а когда на следующее утро проснулись, то увидели перед собой швейцарских пограничников. Беглецов сначала привели в деревню, потом Манфреда отправили в тюрьму, а Хелен и Люцию - в отделение армии спасения в городе Невшатель. Как и все другие нелегальные беженцы-евреи в то время, они боялись, что швейцарские власти снова отправят их в Германию. Поэтому Манфред сразу же наладил контакты с организацией, оказывавшей в Швейцарии помощь еврейским беженцам, и разъяснил им свою ситуацию, чтобы не оказаться высланным.

Поскольку Манфред по прибытии в США мог подтвердить наличие у него специальности, то начальник управления местной полиции дал разрешение на его интернирование. Тем самым Манфред избежал неминуемой высылки. Сначала его определили в тюрьму города Вицвиль, расположенную в нескольких километрах от Берна, где он должен был от восхода до заката работать в поле вместе с рецидивистами и даже с дезертировавшими эсэсовцами. Через шесть месяцев, в конце 1942 года, его перевели в небольшой городок Рарон у подножья горы Маттерхорн. Там он занимался тем, что подрывал оставшиеся после вырубки корневища деревьев на крутых склонах гор. Прошло еще шесть месяцев, и он, наконец, оказался в трудовом лагере в Ольсберге недалеко от Базеля. Оттуда было всего каких-то десять километров до его подружки Хелен. Она в то время находилась в приюте для беженцев в городе Листаль. Вскоре Манфреду дали разрешение жениться на Хелен. Церемонию бракосочетания провел мэр небольшого городка, после чего молодожены должны были проделать довольно долгий путь пешком, причем каждый в свой лагерь. Тем временем о положении и условиях жизни еврейских беженцев в Швейцарии становилось известно и за пределами страны, усиливалось давление на власти с целью улучшения условий содержания этих людей. Местная администрация обещала построить общежитие для семейных, и Манфред, имевший опыт строительных работ, получил место на стройке. Один старый отель в Лугано надо было перестроить для семей беженцев. Хелен и её матери тоже разрешили перебраться в Лугано. Они стали работать по дому у начальника лагеря и жили в одной комнате с Манфредом. Условия жизни в этом новом общежитии были для них намного лучше, и там они оставались до окончания войны: у них было работа и хоть какие-то средства к существованию.

Однажды Манфреду пришло письмо от железнодорожника шваба, который помог ему бежать из Минска. В этом письме было кое-что и о судьбе родителей. Так, Арнольд Ортманн, писал, что отца Манфреда, которому тогда был 61 год, определили в портняжную мастерскую оккупационных властей Минска. Он умер в гетто от инфаркта. Его мать Юдит Александер была застрелена эсэсовцем, когда у забора гетто пыталась поменять остатки своих пожиток хоть на какую-нибудь еду. Манфред тяжело переживал смерть своих родителей, но, в то же время, был рад тому, что их страдания прекратились и они не погибли в душегубках, как это случилось со многими узниками гетто.

Наконец в 1946 году американское консульство выдало Манфреду разрешение на переезд в Америку. В этом деле очень помог живший в Нью-Йорке брат Герт. Только матери Хелен вначале не повезло с визой: ей отказали, но, в конце концов, она её тоже получила, и они вместе из Швейцарии через Геную направились в Нью-Йорк. В это время в Америке на восточном побережье проходили массовые забастовки, поэтому ни один корабль не разгружался. А вот срок действия выданных им на шесть недель виз заканчивался. К счастью им удалось перебраться на стоявший под разгрузкой военный корабль, и они оказались на берегу. Вначале они жили в небольшой однокомнатной квартире Герта, но вскоре сняли собственную квартиру в Квинсе. Манфред начал работать на стройке и довольно скоро вырос до должности прораба. Он был занят на строительстве жилых домов гостиничного типа и фабричных зданий. Позднее он работал менеджером и маклером в Нью-Йорк Сити, а Квинс стал его новой родиной. До своего последнего дня Манфред Александер вместе с женой и тещей жил всего в нескольких кварталах от их первой квартиры, которую они сняли по приезде в Америку.

Он никогда не забывал, что за собственное спасение во время войны должен благодарить многих людей, проявивших самоотверженность и бескорыстие. 22 марта 2005 года в израильском консульстве в Нью-Йорке в присутствии Манфреда Александера званием »Праведник мира« был награжден его друг Вернер фон Билль, умерший в 1972 году. Награду принял его внук Вильям Кук, который никогда не видел своего деда. »Это был день настоящей человечности и искренней дружбы« - сказал ставший уже 85-летним Манфред Александер в своей речи на торжественном акте в Нью-Йорке. »Среди немцев было не очень много героев« - продолжал Манфред, но его друг Вернер фон Билль был одним из них. Из двадцати тысяч увековеченных в Яд ва-Шем имен только 500 принадлежат немцам. Они оказывали помощь, прятали и спасали евреев и при этом рисковали собственной жизнью. Для Манфреда Александера было очень важно самому пережить тот момент, когда его друг был отмечен высокой наградой за все, что он сделал для него. Спустя несколько месяцев со дня торжественной церемонии, в первый день нового 2006 года Манфред умер в Квинсе, в Нью-Йорке.

Составительница Аня Ройсс